Рассказы о художниках. Приморский цикл. Чтобы помнили

Авторский проект обозревателя ИА PrimaMedia Александра Куликова
Общество 31 октября, 10:35
В гостях у Джона Кудрявцева
Фото: Александр Куликов

31 октября. В Приморском крае немало хороших художников разных стилей и направлений. Но кем бы они ни были, матерыми реалистами, поставангардистами или представителями уличной волны, их объединяет одно — любовь к родному краю, ко всему Дальнему Востоку и желание выразить эту любовь через выбранные художественные приемы.

Понятно, что ИА PrimaMedia не могло пройти мимо подобного явления как приморское изобразительное искусство. Сегодня речь пойдет о художниках, которых, увы, уже нет с нами. При этом обозреватель агентства Александр Куликов не ставил своей задачей подробно рассказать об их жизни и творчестве. Это именно рассказы о художниках, основанные на личных воспоминаниях и воспоминаниях других людей, интервью и заметках в социальных сетях.

Земля снов Джона Кудрявцева

Джон Кудрявцев ушел от нас в ноябре 2016 года, всего за несколько дней до своего 61-однолетия. Спустя 8 лет кажется, что это произошло буквально вчера, столь сильным оказалась притяжение этого человека для тех, кто не просто знал его, а до сих относится к нему как к живому человеку.

Джон во всех смыслах был (и есть!) человек замечательный и необычный. Начиная от внешнего вида (густая борода лопатой, берет  морпеха, заломленный в обратную сторону, — память о службе в бригаде подводных лодок и отряде морской пехоты ТОФ) и заканчивая его жилищем — квартирой, расположенной сразу на двух улицах: северная сторона — на улице Сибирцева, южная — на Пушкинской. Причем, с какой стороны ни заходи, непременно твоя нога ступит на дорожку, вымощенную натуральным морским булыжником (таких тротуаров в изначальном Владивостоке было предостаточно). Джон говорил, что в 20-е годы ХХ столетия в этой части Миллионки располагались гостиничные номера, в которых, возможно, останавливались поэты Давид Бурлюк и Николай Асеев.


Джон Кудрявцев. Александр Куликов

Думаю, отцу русского футуризма Давиду Бурлюку у Джона Кудрявцева понравилось бы. В тесном соседстве русской печи, чугунного радиатора, микроволновки и чайника Tefal первый российский будетлянин наверняка угадал бы экспрессивное овеществление собственной поэтической формулы, позаимствованной в 1913 году у французского поэта Артюра Рембо:

Будем кушать камни травы

Сладость горечь и отравы

Будем лопать пустоту

Глубину и высоту

Птиц, зверей, чудовищ, рыб,

Ветер, глины, соль и зыбь!

…………………………………….

Каждый молод молод молод

В животе чертовский голод

Все что встретим на пути

Может в пищу нам идти.

Образ, внутри которого встречал гостей Джон Кудрявцев, был собран из вещей, вполне знакомых и привычных настолько, что надо быть всего лишь художником, для того чтобы раскрыть их метафоричность. И тогда старая телефонная трубка превращалась в дверную ручку, а противогаз и капитанская фуражка в бездушный лик унтера Пришибеева. И можно было подойти поближе и, заглянув в черные пришибеевские окуляры, именующиеся "Бездонными глазами системы", увидеть на самом дне знакомое с детства отражение. И вот уже ты сам — человек в футляре.

Сегодня дом, где жил Джон, окружен железным забором с дверью, открыть которою без заветного кода невозможно. В былые времена это место выглядело по-другому.  Лично меня больше всего поразило отсутствие прихожей в квартире Джона. Толкнул дверь с улицы — и ты уже в комнате на Пушкинской, толкнул с другой стороны — прямо из комнаты выходишь на улицу Пушкинскую. Ну, где-то так:  

Дом у Джона — сам себе поэт:

Дверь толкнешь из комнаты в прихожую,

А прихожей, собственно, и нет –

Сразу улица с брусчаткой и прохожими.

Здесь, чтобы не делать лишний крюк,

Вниз на Пушкинскую люди ходят часто.

Говорят, здесь мог Давид Бурлюк

Жить в 20-х в меблирашках частных.

А теперь живет Кудрявцев Джон,

График и философ по натуре.

Вот сидит передо мною он,

Кофе пьет и сигарету курит*.

С бородищей, словно божество

Созданных и собранных предметов…

Дверь толкну — в прихожей у него

Город, море, звезды и планеты.

* Напоминаем, что курение опасно для здоровья.

Кстати, в комнату на Сибирцева Джон никого не пускал. Она была не только спальней, но мастерской, в которой он творил свои вещи. "Мои работы — это моя душа, — объяснил он. — А разве в душу кого-нибудь пускать можно?"

Но всё, что мог (что считал нужным), рассказал в комнате на Пушкинской. Рассказал, например, что родился в 1955 году на Урале, десятым ребенком в семье, имевшей одиннадцать детей. Что всю жизнь мечтал носить бороду и зваться Джоном (по паспорту он был Евгением Александровичем Кудрявцевым, но многих Жень в школьной среде звали Джонами, потом это переходило в институт и так далее). Джон окончил Свердловское художественное училище, потом служил на Тихоокеанском флоте и осел во Владивостоке. С 1978 по 1983 работал художником-постановщиком на Приморском телевидении и в Народном театре Музыкальной комедии. С 1986 года начал работать книжным графиком, оформил несколько десятков книг в Дальневосточном книжном издательстве, а также в издательской программе В.М. Тыцких "Новая книга" (12+). Член Союза художников России. Более 20 коллективных и 5 персональных выставок. Последняя из "персоналок" готовилась как раз в те дни, когда Джона не стало. Получилась выставка его памяти.


Джон Кудрявцев. Александр Куликов

… В тот раз мы сидели в комнате на Пушкинской не просто так, а с целью: я пришел, чтобы собрать материал для небольшого очерка про художника. Джон много рассказывал о цикле (12+) портретов-образов русских писателей (протопопа Аввакума Петрова, Николая Васильевича Гоголя, Федора Михайловича Достоевского и Льва Николаевича Толстого), который начал в 1997 году и впервые частично выставил в 1999 году на персональной выставке в галерее "Артэтаж".

При всей своей камерности эти работы обратили на себя особое внимание. Причем не только специалистов, но и простых любителей живописи. Художнику удалось максимально точно выразить свое отношение к многоплановому творчеству и нелегкой судьбе каждого писателя.

— Каждый из этих образов я сначала рисовал на кальке, — рассказывал Джон. — Я всегда так поступаю. Прорабатываю будущий рисунок практически до конца на кальке. Покрываю обратную сторону графитом и с помощью тонкой иглы перевожу изображение на основной материал (лист бумаги, картон или холст). Тогда рисунок совершенно не искажается и можно смело продолжать работу над образом. Однако с Аввакумом, Гоголем, Достоевским и Толстым получилось по-другому. В какой-то момент я понял, что сводить получившиеся образы этих писателей на холст нельзя. Что в этот раз я сделал законченные вещи прямо на кальке.

Кальки с портретами-образами Джон вставил под стекло. В таком виде они и предстали перед зрителем.

— А вообще-то у меня есть проект "Земля снов" (12+). Это мой личный Архипелаг, земля, которая принадлежит только мне и где могут происходить необыкновенные вещи. И я населяю эту землю снов образами, через которые я могу метафорично говорить о том, что я хочу сказать. И в этой Земле снов в том числе есть памятники Аввакуму, Гоголю, Достоевскому и Толстому, — поведал Джон.

Аввакума Джон изобразил как бы сгорающим, его образ состоит из языков пламени. Ведь мятежный протопоп вместе с единомышленниками был в конце концов сожжен в Пустозерске. И это его погибельный взгляд.

В образе Гоголя отразились личные ощущения Джона от описания перезахоронения Гоголя, во время которого были похищены не только кусок жилета, сапог, но и ребро и берцовая кость писателя. Гоголь как бы в саване, а его лицо — это посмертная маска. И вместе с тем этот саван — зимняя дорога в бескрайних снежных просторах, по которой несется гоголевская птица-тройка. А сам писатель смотрит на нее сверху.